Простить. Я со стыдом и тоской вспоминаю поxоpоны моего отца

После того как мамы не стало, отец как-то потерялся и снова часто стал выпивать. И пережил ее всего на год. Отец пил всегда, и когда я была маленькая и когда я стала уже взрослой женщиной… он не давал нам жизни и часто обижал. Но я почему то не сержусь на него, хотя есть за что… он был одиноким и слабым человеком… сейчас мне это совершенно понятно. Родителей не стыдятся… и не выбирают.

 

Нет в жизни абсолютного добра и абсолютного зла. Когда yмеp мой папа, на его похороны никто не пришел. Ну, кроме тех, кто должен. Меня, мужа, моего двоюродного брата. Думаю, муж и брат даже больше ради меня там были, чем ради него. Мне стало очень страшно в этот момент. Как же это — так прожить жизнь, что никто не заметит твою смерть?

 

Отец сам выбрал свой путь, и алкоголь, который заменил ему целый мир, тоже выбрал он, а значит, и ответственность за тот пустой зал в крематории — на нем, но в тот момент, в момент прощания, я совсем не об этом думала.

 

Я думала о том, что я не знаю, чем пах мой папа. Я никогда не обнимала его самого, всегда сквозь алкоголь: он либо был в похмелье и пах перегаром, либо был пьян и пах коньяком. Я думала о том, что он умел играть на гитаре, а я не могу вспомнить отголоски его мелодий. Я думала о том, что не знаю даже, что он любил, например, из еды или из передач, потому что когда человек выбирает не тебя, то ты тоже… выбираешь не его.

 

После похорон я приехала к нему домой и долго смотрела на пустую стену, где раньше висела гитара, которую он продал в обмен на водку, и мои воспоминания были заблокированы выцветшим контуром гитары, который остался на обоях.

 

Знаете, в детективах на полу обычно мелом рисуют силуэт убитого героя фильма. Вот для меня этот силуэт гитары на выцветшем болоте обоев стал символом алкоголизма.

 

Я тогда, несколько лет назад, не могла поверить в то, что гитары больше нет.

 

Пока из-за папиной закрытой двери слышались разрозненные аккорды, он был мой отец, мой непонятый герой, не нашедший себя и ответов, а когда он продал гитару, он стал просто алкоголиком. Я перестала его легендировать и мифологизировать.

 

Очень хочется думать, что твой отец крутой, и очень сложно принять, что нет.

 

Когда дети росли без отцов, матери не просто так выдумывали им легенды про героев, про космонавтов, про полярников. Никто не говорил, что, мол, твой отец — это случайно, с соседом по даче, даже не понятно, как.

 

Я сама себе выдумала легенду про непонятого героя. С моей мамой очень сложно было быть героем, а быть понятым — еще сложнее.

 

Но герои, они же не сдаются. В самых сложных, пиковых ситуациях, они не сдаются, потому что это и есть — героизм.

 

А он сдался. Снял гитару, хранившую его песни, со стены, где она жила, и прогнал. Прогнал в чужие холодные руки. Они не умели играть, только бренькали. Гитара была расстроена и ощущала себя преданной. Я, конечно, не знаю, как было на самом деле, но скорее всего именно так.

 

Гитара висела на гвоздике, и гвоздик после ее ухода остался в стене. На этот гвоздик я потом повесила свое разочарование и все легенды, которые сдулись и не подходили больше к моему отцу.

 

 

После его ухода я ударилась в истерическую благотворительность.

 

Я стала делать все, без разбора. Переводить деньги пострадавшим, ездить в детдома, дома престарелых, ходить на субботники, волонтерить в приюте для животных. Все. Это был страх. Страх прожить свою жизнь так, что никто не заметит твою смерть.

 

Мне было важно, чтобы мою — если что — заметили. И сотни людей заплакали бы и пришли бы проводить меня в последний путь. И я бы знала, что жизнь моя прожита не зря, и вместо меня на этой земле у людей осталось много хороших воспоминаний и даже спасенных жизней, а не силуэт гитары.

 

Говорят, душа человека живет с нами 40 дней. 40 дней я думала об отце и об этой гитаре, и у меня болело сердце.

 

Я давно его простила, еще при жизни. Я приняла его выбор в пользу алкоголя и «разрешила» не оправдывать моих ожиданий. У меня никто не спрашивал разрешения, конечно, но я разрешила для себя самой. Ведь он — не должен. Он не должен мне ничего. Не должен быть полярником или космонавтом. И героем не должен.

 

Но вот музыка, гитара… Это же не мне. Это же себе… Это когда ты есть у тебя, и твоя мелодия — она про жизнь. И себе ты должен, всегда, до последней минуты. Я поняла, что мой папа по-настоящему yмеp в тот день, когда продал гитару.

 

А все остальные годы — это была агония, которая не считается. Он как бы сказал Богу: «я всё». А Бог ему ответил: «я не могу прямо сейчас, я занят», и отец просто ждал своей очереди. Как будто стоял на остановке, покорно и незаинтересованно доживал, не вникая больше в жизненную шелуху в лице моих обид. Наверное, он успел попрощаться со всеми.

 

На 41-й день я пришла в комнату отца. И там… ничем не пахло. Даже запах перегара, годами впитываемый мебелью и вещами, выветрился. Это была просто одичавшая без хозяина комната.

 

Я подошла к стене и рванула на себя обои. В том самом месте, где жил силуэт гитары, нарисованный временем. Я со всей силы срывала со стены эту гитару, сдирая ногти и пальцы в кровь, и во мне было в этот момент странное чувство — микс злости и бессилия.

 

Я съехала спиной по обесчещенной стене прямо в обрывки папиной жизни. И вдруг … услышала аккорды. Те аккорды, которые я слышала за его дверью, пока жива была его гитара. Пока жив был мой папа.

 

Пока он был моим непонятым героем. Я узнала эти мелодии. Это Высоцкий. Кони привередливые. Если друг оказался вдруг. Высота. Спасите наши души…

 

«Чуть поммммедленнеее, кони, чуть помммммедленннеее…»

 

«У меня запой от одиночества, по ночам я слышу голоса…»

 

Он пил от одиночества. Все пьют от этого. Когда потеряли себя, а сил искать уже нет. И гори оно все… и продают гитару… Я тщательно выбираю себе воспоминания о моем отце и прячу в шкатулку памяти.

 

Все плохие я, как обои, сдираю со стены, а оставляю только те, где он — мой папа. Где он смеется. Где рассказывает мне истории. Где задумчиво поет, глядя в окно. Я не хочу помнить плохого. Я не хочу ненавидеть. Я выбираю другое. Я легко перенесла образ врага с папы на алкоголь. Алкоголь — мой личный враг, это он изуродовал папину жизнь и срикошетил в мое отрочество, это он продал папину гитару, это он украл из моей памяти все аккорды.

 

Я не пью алкоголь. Никогда. Не хочу. Это совсем не преодоление, это принципиальная жизненная позиция. Я приняла это решение там, на полу в его ободранной комнате, где я помирилась с папой.

 

 

 

 

Алкоголь — вкусная штука. И предрасположенность к нему прошита в моих генах. Папа прошил. И я не хочу экспериментов с силой воли. С силой Оли. Не хочу, чтобы мои дети видели силуеты проданной и преданной гитары, образно говоря.

 

И я легко выбираю не пить. Мне хорошо от этого решения. Я внутри ощущаю его как верное. И мне легко. От прощения, от того, что внутри нет плесени обид и гнили злости. Все плохое выкристаллизовалось в какие-то истории про «не со мной». Я их не беру с собой в шкатулку воспоминаний о папе.

 

И я помню про него только хорошее. Только хорошее или ничего. Не потому что он делал только хорошее, а потому что я выбираю, что помнить.

 

Умиpая, человек не становится героем.

 

Но когда он ушел, уже бесполезно кричать ему в спину, как он был не прав.

 

Он многому тебя научил, раз ты видишь очевидные тебе его ошибки. Не повторяй их и скажи ему спасибо за этот урок, и выбери помнить о нем что-то важное. О нем. Не о тебе.

 

Я помню папу. Он красивый, седовласый, с усами. Он улыбается мне. Он любит меня. Он мой высоцкий. И у него в руках гитара. И у меня в воспоминаниях он пахнет табаком, нафталином вечно хранившейся до лучших времен одежды, орешками, которые — я вспомнила! — он любил, но точно не алкоголем.

 

Мой непонятый герой.

 

Чуть поммммедленнеее, кони, чуть помммммедленннеее…

 

P.S. Пост написан давно, но публикую его сейчас, пораженная вакханалией публичного осуждения известного человека, ушедшего на днях в последний путь.

 

Когда уходит зацепивший вас человек, вы, конечно, не обязаны прощать ему все его, по вашему мнению, грехи. Но вы же взрослый, вы же должны осознавать, что это ваш выбор — сделать его в своей памяти исключительным злодеем. И вам зачем-то это нужно — чтобы он был злодеем. Подумайте, зачем? Зачем вы кричите ему в спину через свои блоги: «Ты злодей!» Он не услышит уже…

 

Скорее всего потому, что вы сами далеко не безгрешны, и на фоне чужих злодейств ваши грехи так навязчиво не блестят очевидностью. Жизнь — это не черно-белая сказка. Нет в жизни абсолютного добра и абсолютного зла. Нет злодея, не совершившего доброго дела. И нет добряка, никогда не совершавшего зла. Специально или не специально — не важно.

 

Никто, понимаете, никто не мечтал в детстве стать злодеем. Никто не засыпал с мыслью: «Скорей бы вырасти и причинить всем вокруг много вреда».

 

Чаще всего у любого злодейства есть простой и понятный бекстейдж: Недопонимание, обстоятельства, нереализованность, психологические диагнозы, дефицит любви…

 

И иногда важно понять эти причины, чтобы простить.

 

Читайте людей как книги. Провожайте их Туда с благодарностью за уроки. Пусть ваша память будет библиотекой, а не тюрьмой для преступников.

 

Выбирайте себе хорошие и мудрые воспоминания, нанизывайте их, как бусины, на шею, носите с гордостью свое ожерелье прозрений. Где каждый камушек — драгоценность, а не обломок грязного булыжника…

 

Так что-то… Накипело.